Семейная пара, снимающая в Москве квартиру, решила усыновить ребенка — и прошла ради этого девять кругов ада. Им пришлось столкнуться не только с вымогательством, бюрократией, цинизмом, но и узнать все о системе усыновления в России. История Насти и Саши от первого лица — в материале Инфо24.
Настя (имя изменено): У нас не получался ребенок. То ли из-за того, что у нас сложная профессия, то ли из-за чего. Мы пытались завести ребенка года полтора. Мы и сейчас пытаемся. Об этом мы задумались еще до свадьбы. Мы решили узаконить брак, потому что есть такая примета, чтобы завелись дети. Узаконили — ничего не завелось.
Это очень в депрессию вгоняет, когда у тебя дети никак не появляются. Думаешь, может, и брак твой боженька не одобрил. Потом мы решили, что врачи нам помогут: объяснят, где же мы нездоровы. Семь месяцев примерно мы по врачам бегали. Куча осмотров, даже несколько диагностических операций. Шестизначные суммы, сколько может быть затрачено на ЭКО. И главное: никто не давал гарантию.
Мы пришли к одному репродуктологу, хорошему, в хорошей клинике. Она посмотрела на нас, на нашу потертую обувь, подумала, наверное, что мы последние деньги туда несем. И сказала: «Знаете что: вот вам витаминки, вот вам омега-3, попейте. Успокойтесь, расслабьтесь, все у вас само получится. А если само не получится, то и здесь не получится».
И вот это было прошлое лето, в судьбу начинаешь верить в такие моменты: я начала думать, может быть не зазря мама в моем детстве все время пыталась взять кого-то под опеку или усыновить.
Потом сформировалось желание. Потихоньку подтачивала мужа Сашу (имя изменено). Он все «нет-нет» ходил. «Я никогда не полюблю чужого ребенка!» Не могу сказать, что ему было так уж легко к этому прийти. Это скорее я продавила это решение. И я тогда сказала: «Давай так — хотя бы походим в школу приемных родителей». Помимо всех остальных документов нужна справка об окончании школы приемных родителей. Два месяца она идет.
Настя: Записалась я в августе, набор был только в сентябре. Ходили мы туда довольно часто, три раз в неделю. Как правило, эти школы находятся при социальных детских учреждениях. Ты там можешь и воспитанников увидеть. Правда, уже взрослых. Маленьких детей почти нигде нет, они содержатся в домах ребенка. А в детских домах дети уже со школьного возраста.
Мы ходили в школу в Филях. Там есть детский дом коррекционный. Мы посмотрели на воспитанников, они попытались стрелять у нас сигареты, еще на что-то разводить.
Такое ощущение, что на детскую зону попадаешь, если честно. Не только потому, что у них там десять засовов.
Хотя все выглядит мило со стороны, и у них очень четкая дисциплина. Но еще и потому, как дети там развиты. Это, конечно, немножко пугает. Они вроде добрые ребята и даже не ругаются матом. Но чувствовалось, что есть Москва, с ходящими мимо московскими детьми, стремящимися к чему-то. А у этих нет перспектив, они не видели ничего другого. Они почти на всех женщин, начиная со своих поварих, заканчивая приходящими мамашами смотрят, мальчики, с нескрываемым половым интересом. Нескрываемым.
Мы подписывали много бумажек, что, если не будем ходить, нас выгонят. Но там достаточно лояльная система, можно довольно много пропусков допускать. Давали домашние задания каждый раз.
Слушателей было человек 15. Были пары, были одиночки. В общем, кого только ни было! Была очень странная женщина, которая до сих пор периодически спрашивает, как у нас у всех дела. У нас есть чат в WhatsApp". У этой женщины и так двое детей. И не сказать, чтобы очень устойчивая ситуация. Но она очень сильно хотела взять ребенка. На нее немножко косились, потому что было такое ощущение, что возможно она это из-за денег. Но она училась, старалась. И вот сейчас, кроме тех, с кем уже было понятно, кого они берут, никто никого не нашел. Кроме нас и одной пары.
Приходим мы, садимся на стульчики. С нами общаются, как будто мы дети. Видимо, у них такой тон общения. Первые три-четыре занятия нас стращали: «если вы не готовы к трудностям, лучше уходите. Потому что дети сложные, они будут тупить, возможно, они никогда не пойдут в университет, никогда не освоят хорошую профессию. Возможно, у них будут проблемы с отношениями».
Рассказывали страшные истории, как берут какого-то мальчика, а он ночью гладит по половым органам вашу дочку. Потому что он пережил насилие и у него перебита психика на этот счет.
Рассказывали нам психологи детдомовские и такую историю. Приходил к ним мужик, офицер, с командирским нетерпимым характером, грубиян, начал учиться в ШПР и искал он девочку 13 лет, тоненькой и нежной внешности… Они заподозрили в нем педофила и отказали в выдаче сертификата об окончании — так очень редко, но, видимо, все-таки можно делать психологам.
Потом он пришел к ним же в детский дом. Где-то раздобыл все-таки и сертификат об окончании ШПР и заключение опеки и у них уже стал требовать знакомства с такой девочкой. Они все понимали, но отказать ему в посещениях ребенка не могли, тем более подростков много, и их особо не берут. И вот повел он такую девочку на первую встречу вместо кафе-мороженого в маникюрный салон, солярий… потом она им рассказывала, что он ей много чего купить обещал, но она его боится. Они ее смогли отговорить от ухода в опеку к такому подозрительному дяденьке.
Но по их сведениям, свою «Лолиту» он все-таки нашел, потому как многим пофиг на то, куда ребенка забирают. Согласна — и ладно. А что там потом творится — этого ж никто не знает.
Если б была статистика по насилию над приемными детьми — цифра была бы высокой. Да и громких случаев множество.
Все замирают, пугаются, но не уходят. Мало кто ушел. Каждое занятие имеет свою тематику, например, домашнее насилие или кризисы детских возрастов. Есть юридическое занятие, на которое мы очень надеялись. Но юристы из опеки настолько запаренные и загруженные, и очень мало заинтересованы тебе что-то посоветовать. Они отчебучивают методичку, которую перед этим же и раздают. «А всякие вопросы по теме задавайте нормальным юристам».
Нам порекомендовали обратиться к одному юристу, у меня были вопросы. Потом узнала, что у него консультация 15 тысяч стоит, в час. Но, вообще, мало юристов специализируются на этом. Мне помогали всем миром. Вот эти форумы, мамаши, отыскивают какие-то невероятные документы.
Настя: Была такая волна несколько лет назад, люди, особенно в деревнях, разбирали из детских домов детей, потому что за опеку платились неплохие деньги. Вот что такое восемь тысяч рублей для деревни, где средняя зарплата пять тысяч? Конечно, они за эти восемь тысяч будут драться.
А если ребенок сирота, так еще есть сиротские надбавки. В общем, они брали детей, и они у них в полях работали.
Моя мама видела, что эти дети все в полях с утра до вечера. Картошку копали, сено косили. Там в деревне наполовину народ совсем крестьянской жизнью живет, наполовину сидит за забором, ничего делать не хочет. Те, которые совсем крестьяне, их очень видно. Они-то и разбирали этих подростков. Сирот для любви никто брать не хочет. С ними сложно работать, они почти все крадут, больше 50% детей ворует, в любом возрасте.
Саша: Статистики такой нет, но у них очень большой показатель по суициду, по тюрьме.
Настя: Официально безработный не может никого взять. Но, видимо, была установка от головного ведомства раздать срочно всех детей, «нам нужны хорошие показатели».
Саша: Года три назад была разнарядка по Москве: раздавать детей, прямо адски раздавать. Когда закон Димы Яковлева приняли, сказали «давайте раздавайте в наши семьи». Они пихали-пихали-пихали, и потом очень повысился процент возвращений.
Настя: Причем не сразу, а через пять лет возвращают. Это мне очень сложно понять. Видимо, как раз из-за того, что брали не совсем для любви. Они покрутились, потом ребенок подрос, поняли, что все равно тяжело.
Затем надо получить из опеки по месту постоянной прописки заключение о праве быть усыновителем или опекуном. Два года действует. Там же проверяют жилищные условия. Со всеми этими документами ты подаешь заявление, что хочешь получить заключение. И они в течение трех дней обязаны выехать к тебе на место проживания.
Правда, требования по жилью очень низкие: если есть место поставить коляску, уже очень хорошо. Я слышала, что отдавали в однокомнатные квартиры, где уже мать, отец и еще двое детей проживают.
Я прописана в деревне в Новгородской области. У меня там квартира в частном доме. Я за это заключение, честно признаюсь, задабривала сотрудников опеки цветами-конфетами настолько, насколько можно. У них установка — не брать подарки. Они, конечно, отказываются. Там, где камеры, не берут. Но ты просто оставляешь.
Саша: Получили это заключение, мы вернулись в Москву. Факт, что во всех этих опеках никто ни хрена не понимает, как заполнять бумаги. В каждой опеке свое понимание, как они должны быть заполнены — что в Москве, что в деревне.
Настя: Сначала я хотела пойти таким путем: выбираешь себе в базе ребенка. Звонишь по телефонам в опеку, которая курирует, чтобы прийти, зарегистрироваться и получить направление. Но куда бы я ни звонила — в Питер, Тверь или какую-нибудь Кабожу, мне везде отвечали, что на этого ребенка уже выдано направление. Или к нему ходят потенциальные усыновители. В общем, оказалось, что так не подходит. Нужно приходить к ним, вставать на учет и смотреть их базы.
Есть региональные операторы, в Москве и Московской области. Областной находится в здании министерства образования, внутри очень разваленном. Когда я пришла, там мне юноша, такой любезный, начал показывать детей и сказал: «Почти у всех детей, которых мы вам показываем, мамы сидят. И почти все они написали заявление, что хотят ребенка на зону». Сейчас на зонах для женщин, которые родили до того, как сесть, за хорошее поведение и, если есть условия, могут ребенка перевести.
Саша: Она пишет заявление. Если получает ребенка к себе на зону, ей улучшают условия проживания. Отдельный барак, с водой горячей.
Настя: Они почти все дети уголовников. И пока заявление рассматривается, нам не могут показывать детей.
Сначала я поехала во все опеки. Их в Москве штук 25, может, больше. Я обошла примерно 12. Онлайн записаться нельзя, нужно прийти в приемное время, по полдня в понедельник и четверг. Пишешь заявление, что ты хочешь стать опекуном и просишь их показать тебе детей. Тебя сажают перед компьютером, говорят фамилию, потом показывают фотографию.
Могут сообщить самое тяжелое заболевание, есть ли мать и отец и где они, какое гражданство. В некоторые опеки я ходила как на работу. Когда я в первый раз пришла, там было 28 детей. Совсем не те, что на «Усыновите.ру». Из них примерно восемь под репатриацию. У 10 или 15 страшные заболевания. Остаются, допустим, пять. К двум еще, например, ходят. Люди еще не решились: когда у тебя есть направление, ты имеешь право ходить десять дней, не говорить ни да, ни нет. В общем, детей очень мало, так что ты уже не смотришь особо. Только если узбека или цыганенка совсем не хочешь.
Саша:
В один день пришли, у них семь детей и все семь — узбеки. В другую опеку зашли, нам сказали: «У нас 43 ребенка, все 43 — дауны. Хотите, покажем?».
Есть ДЦП, есть дауны, есть ВИЧ. Хорошо разбирают ВИЧ.
Настя: Очень хорошо разбирают ВИЧ. Даунов совсем никто не разбирает, это сейчас самая массовая ситуация. Хотя за них платят неплохие деньги, но их даже за деньги не берут. Хотя они даже могут быть социальны. Дети-дауны могут больше понимать, чем с дебильностью. Но у них такое лицо одинаковое…
Настя: Стали мы ходить по этим опекам и стали нам давать направления. Но поскольку по ним никого нельзя было получить, я уже была готова на кого угодно. Но в РО (Региональный оператор государственной базы данных детей, оставшихся без попечения родителей -ред.) на «Курской» видимо мне захотели помочь, они видели, что я каждое утро у них сижу с восьми утра, немытая, нечесаная. А там такая дурацкая система, что когда ты получаешь направление, тебе нужно потом его еще и подписать, поставить печать. Мало того, что ты уже сделал один визит. А потом мне один раз печать неправильно поставили!
Я уже не загадывала по полу, рассматривала уже не только мальчиков, но и девочек. И уже не светленьких, а темненьких. Мне уже было все равно.
Саша: Первое направление нам дали на месячного ребенка с подозрением на ВИЧ. Езжайте в Морозовскую больницу, сказали. А там нам сообщили, что у него ВИЧ.
Настя: Это была вторая половина ноября, мы искали уже где-то месяц. Я уже обошла все опеки, нигде ничего не давали. Прямым текстом денег никто не хотел. Но я слышала случаи, что просили «плазму», тысяч на 50−100. Я уже, каюсь, готова была дать взятку, потому что с какого-то времени мне уже казалось, что без этого никак. Но я не знала, на какой степени близости надо быть, чтоб предложить деньги. И я регулярно ездила только в одну опеку: поняла, что только там мне-то и дадут. И в итоге дали.
Мы поехали в эту больницу. Это самая большая больница, куда привозят детей. Детей там немного. Но сама судьба не давала нам взять этого ребенка. Сначала мы приехала в дом малютки. Там сказали, что у кого-то из детей была корь, поэтому всех отправили в больницу. Я поехала переписывать направление, в третий раз в РО, с печатью, чтоб сразу поставили.
Они говорят: «Нате! Андреев Андрей Андреевич». Они, когда не знают никаких данных, зачастую дают такие имена. Иванов Иван Иванович, такие.
Мы приехали. Нам его показали. А он малюсенький, сильно недоношенный, лежит в своей кроватке. И очень непохожий на нас. И тут медсестра рассказывает, что вот, «бомжиха приползла, родила и уползла». Что рожали не через кесарево — тогда меньше вероятность заразиться, а естественным путем.
«Да ладно, говорит медсестра, соглашайтесь — она там такая была, ух, тетка! — у меня у самой дочка приемная от бомжихи — во такая девка!» Я-то бы да, но тут поняла: ВИЧ, и я мужа не смогу убедить. Это первый ребенок, которого мы смотрим, и муж потом всю жизнь будет мне припоминать, зная его характер. В общем, мы написали отказ.
Саша: Пришли мы после этого мальчика домой, и Настя написала 800 писем.
Настя: Это моя гордость. Были выходные, я была совсем уже безумная. И все выходные я писала письма, в каждую опеку, какую смогла найти — в маленькие, большие. Составила примерный текст. Меня «Яндекс» блокировал раз пять за спам, за одинаковые письма. Я им писала, понимаете, я ребенка ищу! Я писала во все опеки, что рядом, под Москвой, в Ярославль. И в Карелию, и в Еврейскую автономную область… План был поначалу окучить всю Россию, хотя в итоге я только где-то половину регионов смогла. Самые смачные регионы — это Магадан… В общем, там, где тюрьмы. Самые далекие и самые бедные. Там не изымают детей, даже если угроза жизни. Например, в деревне, где я прописана, не изымают детей у алкашей. Я слышала, как женщина из опеки говорила по телефону, уговаривала: «У вас же нечего есть, у вас же она всем болеет — видимо, девочка-дочка — вы сами уже на такой стадии… а вдруг заболеете? Умрете? Может, отдадите ее хотя бы на время?» Они так уговаривают, хотя должны ехать и изъять.
В общем, написала я 800 писем. Мне потом из разных городов, кто-то отзванивался, кто-то отписывался. Звонить начали еще в те же выходные. Звонили так, будто я однушку с евроремонтом в центре Москвы за 15 тысяч сдаю. Даже просто извиниться, что не могут мне помочь. Из Палеха отзванивались, из Костромы — «что вы, у нас тут и детей-то нет особо». В основном писали, что детей нет. Но иногда намекали, говорили, приедьте к нам, просто приедьте, я вам ничего не могу обещать, но мы вам поможем. В принципе, они не могут ничего больше сообщить, кроме «приезжайте, вставайте на учет». Но я надеялась на какую-нибудь добрую душу, которая проникнется.
Текст, мне показалось, я составила очень трогательный. Потом по этому тексту еще одна женщина письмо составила.
Всего на почту пришло ответов около двухсот. Но в основном, формальные отписки. Кто-то даже язвил, мол, ваш аист к нам точно не залетел, кто-то сочувствовал, кто-то намекал, что у них есть дети, но писать об этом они не могут в почте… кто-то сразу писал, что детей нет маленьких, сухо и жестко, хотя если это крупная опека, например, Рыбинска, то это заведомо — ложь была. Очень часто врут, потому что им же нет никакой ответственности за это вранье. Намекали, приглашали, пытались помочь ответчиков примерно 30−40.
Отзванивались, например, из Твери, предлагали ребенка с волчьей пастью. Но мы недостаточно опытные родители.
И это все-таки благотворительность, когда берешь таких детей. Либо ты всю жизнь будешь с ним возиться, либо надо иметь много денег и сделать ему много пластики. По этой же причине я не могла взять ребенка с ВИЧ, с гепатитом С. Это все деньги, деньги. Предлагали детей постарше, пять лет, с гиперактивностью всего лишь, а так здоровый. Я бы взяла, но пять лет — мне казалось, что мы долго очень будем уживаться вместе.
И вот звонят мне из одного места — а в этот день я объехала еще четыре новые опеки. И говорят: приезжайте к нам, ваше письмо не зря пришло, есть у нас одна удивительная история — наверное, это ваш ребенок, раз так все сошлось. Мы приехали — нам показывают фотографию девочки как с шоколадки «Аленка», только без платка. Очень-очень красивая, такая миленькая. Два с половиной годика, от ЭКО, как мы позже узнали.
И рассказывают такую историю: у нее у мамы рассеянный склероз, она лежачая, через два-три года умрет. И есть бабушка, которая не хочет ею заниматься, они сами якобы позвонили в опеку, попросили забрать у них этого ребенка. Они приличная, непьющая семья, но у них вот такая ситуация. Мы к ним приезжаем на следующий день, у них однушка в центре Москвы, в хорошем старинном доме, с огороженной территорией. Но квартира — полностью развалена, треш.
На стенах календари с Куклачевым 89 года, Modern Talking, все дела. Кругом навалено, накурено, стол грязный. Квартирка малюсенькая. Ребенок спит в коробке, в манеже его закрывают на молнию, чтобы он не вылезал, не активничал.
Гулять девочку не водят, кормят ее детскими бутылочками, хотя она уже выросла из этого. В садик водят только на полдня, им больше, видите ли, не хочется. Водит обычно бабушка, но и мама оказалась не такая уж лежачая, хотя действительно сильно больна, ходит опираясь на палочку. Курит бабушка, бодрая такая женщина. Странная семья, хотя потом оказалось, что родственники известного архитектора. У них еще две квартиры в Москве, тем не менее они хотят, чтобы девочку усыновили, чтобы лишить ее квартиры.
При этом узнав, что мы живем хоть и в большой, но съемной квартире, мама крикнула бабушке: «Мама, да они ж бомжи!» Странная женщина, за тридцать уже, довольно симпатичная. С детства была влюблена в солиста Modern Talking, даже однажды сфотографировалась с ним. Но ничего не вышло, тогда она не стала ни с кем встречаться и, когда пришло время, просто пошла и сделала ЭКО от неизвестного донора.
Ребенок родился с гиперактивностью, и она винит девочку в своем заболевании, которое настигло ее сразу после родов. Ее парализовало, но потом немного выходили. Позже мы узнали, что они еще и дерутся, соседи звонили в полицию. Мы им не очень понравились, но они так хотели сбагрить ребенка, что согласились и нас рассматривать. К нам многие ходят — с грустью рассказывали они — но никто не приходит второй раз.
В опеке нам сказали: делайте все через нас. Впоследствии оказалось, что мы им тоже не слишком понравились, потому что они ждали от нас каких-то подношений. Это выяснилось, когда они стрясли подарки с той семьи, которая пришла после нас. Муж сказал мне, что девочка хорошая, но больше мы к ним не пойдем. Мы снова поехали в РО.
Когда я отчаялась уже, пошла в детдом, где дети с ВИЧ. Там сказали, у них сейчас где-то 60 детей с ВИЧ. Маленьких примерно 17, нужного вам возраста, до трех лет, вообще пять. И понимаете, к нам много приходит людей, в очереди вы где-то семидесятая. И ты думаешь, денег им, что ли, предложить? Или как вообще тогда? Эти очереди, которые никак в законе не прописаны, позволяют опекам сортировать соискателей.
В одной опеке мне прямо хамили: «ты чо пришла сюда?». Я потом достучалась до главной. Я шла таким путем, мне советовали: «А, вы не можете мне помочь? Позовите заместителя, позовите начальника». — «Я начальник опеки! Что надо? У меня тут 36 детей. Открываем первую анкету. Там семья такая — мальчик „ыыыы“ и мама „ыыыы“. Так кого вам из них показать?» Вот так она. И делала страшное лицо. Я потом на нее по наущению своей знакомой — мне жалко было времени, но она настояла, что надо проучить — написала кляузу в департамент социальной защиты. И главное — мне пришел через месяц ответ! Правда, имя перепутали. И рассказали, что виновные наказаны.
Настя: Мы пришли как-то в детский дом на день открытых дверей. Огромное здание на «Нагорной». Так получилось, что пришли только мы, потому нас провели, дали поиграть с детьми и даже покормили. Простенько, но хорошо. И даже фотки потом прислали наши. Там гигантские «плазмы» висят на стенах. Все в кружки ходят, каждое лето в Крым ездят. Но попадают почти все в коррекционные школы все равно. Наверное, потому что ими не занимаются, как надо.
Я туда поперлась на день открытых дверей, потому что до меня дошла информация, что там могут быть маленькие дети. И они это признавали по телефону. Но когда мы туда пришли, нам сказали, что детей у них всего пять, все мальчики. Самая маленькая девочка — 12 лет.
На девочек больше спрос, все хотят девочек, все хотят блондинок, и все хотят голубоглазых. Стереотипы настолько сильны.
Такие девочки есть, но сложность получить ребенка заключается в том, как ты нашел подход, какие связи. Иногда и связи не помогают. Они появляются, они в базах есть. Но на самом деле их уже нет, они могут еще полгода висеть в базах, хотя их уже забрали домой. Базы плохо обновляются, хотя они обещают каждый день.
Саша: Наша подруга, которая усыновила, потом через несколько месяцев увидела своего ребенка в базе. Ужаснулась.
Настя: Мы не смотрели, нам не до того было. В итоге, в том крутом детдоме нам так никого и не выдали. Сказали, что у их детей «статуса нет». Что или «вот сейчас папа освобождается». Или «бабушка ходит». Статус — это когда ребенок под опеку. У него или родители сидят, или ограничены в правах или лишены. Когда ограничены, тогда статус — «опека». Если лишены, тогда — «усыновление». Там только скромно намекнули, что в комнату девочек нужен палас. Потом я еще двух детей смотрела. Я вот шла на одного мальчика. Он мне так нравился. Очень красивый, белокурый, голубоглазый мальчик. Пришла получать направление. А мне говорят, что, во-первых, на этого мальчика направление уже человек 30 хочет. А во-вторых, у этого мальчика мать — проститутка, но его папа решил сделать тест ДНК, у него хорошая семья, и его забирают к себе. Это крайне редкая вещь, когда отец делает тест ДНК.
В том детдоме, где мне сказали, что я семидесятая, в итоге я и нашла своего ребенка, направление на которого мне дали
Там мне рассказали, что Украина из-за конфликта не забирает детей под репатриацию. Вообще, почти все симпатичные славянские дети — от украинок. Мы так подозреваем, что наш мальчик — тоже хохол.
Возможно, именно поэтому он был брошен, неизвестно куда делась мама.
Это было уже ближе к середине декабря. Я уже без всякой надежды решила, что буду брать направление на любого здорового ребенка. Все остальное меня уже не интересовало. И там была фотография ребенка, такого, ничем не примечательного. Не видно, какого цвета глаза, какого цвета волосы, не особо симпатичный. И у него стояло — носитель вируса гепатита С.
Но мне в опеке сказали: «Вы не смотрите на это, может, у него нет никакого гепатита. Вы, главное, едьте туда». И мы поехали в детдом, он находится в Сокольниках. К нам вышел директор детдома, его заместительница, спросили про нас, наши документы. Но все очень бегло. И сказали: «Когда вы его возьмете, вам надо будет сделать…» — «А можно с ним сначала познакомиться?» — «Да вы познакомитесь, не волнуйтесь. Я уже вижу, что все будет нормально».
Когда тебе дают направление, у тебя есть десять дней. Ты ходишь к этому ребенку, гуляешь с ним, играешь. А потом пишешь, согласен или отказ. Если детский дом идет тебе навстречу, они делают анализы какие-то. Я очень просила сделать на гепатит С. Мне это было так важно, я бы сама оплатила. «Да не волнуйтесь, мы периодически детей возим, и этого захватим, сделаем».
И мы ждали, самая первая встреча. Нам объяснили, как это все будет. И потом нянечка вынесла этого ребенка. Я там разревелась. Он был такой хорошенький. Я поняла, что хочу именно этого ребеночка. Он так улыбался. Я подумала, вот, так на меня похож. Ему тогда было полгода. И мы стали ездить к нему, ждали, когда придет анализ.
Саша: Когда пришел результат анализов, врачиха между делом сказала, что им специально записывают заболевания, чтобы получать больше бабок.
Настя: Она назвала это ошибкой, но было видно, что подразумевает она немножко другое. Мы потом выяснили, что приписывают заболевания ради выгоды. Это и детдому выгодно, потому что за ребенка с неизлечимым заболеванием государство больше платит. Гепатит С, ВИЧ. Хотя, может, никакого ВИЧ и нет.
Когда есть заболевания, таких детей в основном берут в опеку, у нас ведь оплачивается это. Но богатые семьи легко разбирают и под усыновление. И даже даунов у нас, оказывается, берет активно Италия. Америка брала раньше, и даже страны Евросоюза.
Настя: Еще есть момент маленький, про шесть отказов на ребенка. Некоторые детские дома, я доподлинно знаю, люди ездили, обращались, и попадали на это — они работают исключительно на иностранное усыновление. Это делается путем отказов. Они про ребенка рассказывают страшные вещи.
Всегда при детском доме есть свой врач, который выдает все справки — он прописывает страшнейшие заболевания, иногда даже могут потерять медкарту. А как без карты? Ведь ты ничего не просканируешь без нее. И еще один раз за время этих десяти посещений можно прийти с врачом — по согласованию с детским домом. Но могут и не пустить. Но ты имеешь право на независимое медицинское освидетельствование, независимую медкомиссию. Ты берешь и созываешь эту медкомиссию, она приходит в составе четырех примерно врачей, и они делают обследование ребенка. Не все даже знают о своем таком праве.
Итак, про эти шесть отказов — они набирают их, а потом ребенка спокойно, здорового, нормального, судя по всему, за бешеные бабки продают.
И я думаю, что о том, что эти бабки текут, про это знаю все. И потому что они отстегивают, наверняка, на самый верх.
Мы приходили в детский дом, играли с малышом, он начал улыбаться и общаться с нами. Он вообще был любимец всех — такой нам достался ребенок. Записывали всякие видео, фотки снимали с ним на этом грязном половике, в этом холодном, продуваемом помещении. Там детки в шортах, а все окна открыты, зима. У них, когда не хватает помещений, хотя это большой детский дом, приходят одни усыновители, и другие усыновители, и они общаются в одной комнате с потенциальными усыновленными. Там грязный половик, могут дать в случае чего тряпочку, чтобы ты на нее ребенка хотя бы положил, чтоб не на волосы и пыль.
И холодно там, конечно. Они, правда, одевают, но все простенькое, видимо, что пожертвовали — все на пять размеров больше.
Стоит галдеж. Тут мы — у нас ребенок лежит, даже не садится, только переворачиваться умеет, тут какая-то другая семья, у них бегают, как оголтелые, двое трехлеток, чуть ни не по нашему ребенку… Поэтому там все болеют через день. Мы приезжали, нам периодически говорили: «а он сегодня болеет». И я свою сменку грустно засовывала обратно в пакет, и мы возвращались. Туда еще ехать два с половиной часа по пробкам в одну сторону и обратно. Но мы все равно почти каждый день ездили.
Кормят простенько, как выяснилось. Мне потом дали уже, когда я уже согласилась, список кормлений, и размеры одежды, чтобы я подготовилась, и к забору уже имела соответствующую одежду и закупила всякую еду.
Но самый главный, переломный момент, когда мы сидели и спорили, чуть ли не до развода — брать или не брать в случае хорошего анализа. Саша уже был готов не брать, даже с подозрением на гепатит, он уже говорил, даже этот анализ ничего не может сказать — он начитался в интернете. На самом деле этот анализ много чего говорит. Первый анализ у ребенка был чистый, их делают после рождения и еще в какое-то время. Ему сразу после рождения сделать не могли, потому у нашего ребенка такая ситуация. Но как мы уже понимаем, первый анализ вероятней всего, не был проведен, просто так вписали.
Саша говнился на тему того, что давай не брать, да какой он вырастет, да я еще своих детей рожу — там много чего было. Так, я думаю, во всех семьях люди мечутся. Для него тяжело, это ведь было в первую очередь мое решение изначально. Но он к тому моменту уже тоже должен был смириться.
Это все равно психологически тяжело, мы понимаем, что это всегда дети алкашей, или бомжей, там ведь много чего, и медленное развитие.
Его нашли в алкоголической квартире, в Троицке, когда ему было два месяца — он весил всего два килограмма, он лежал в каких-то тряпках, накричал себе пупочную грыжу — это случается, когда ребенок кричит, а его не слышат. Был очень голодный, видимо, его вообще не кормили.
Его нашли, и никто не мог за него поручиться, тогда его прописали к хозяйке квартиры, она была вписана в его свидетельство о рождении. Но позже выяснилось, что она не имеет к нему никакого отношения, и нам сказали, что «вы можете его, конечно оставить в детдоме, мы это все сделаем, но можете забрать и бегать за бумажками сами». Мы говорим: «Мы будем бегать сами».
Позже, я узнала о том, что в эти два месяца, которые он провел в детдоме в этом состоянии и больницу Морозовскую прошел, он уже был взят под опеку парой, они взяли под опеку двух мальчиков. И через какое-то время они этого маленького мальчика нашего отдали назад, что тоже категорически плохо, даже малышам это тяжело переживать, когда значимость взрослых все время меняется у него, и плюс няни меняющиеся.
Я видела в личном деле фото этих опекунов, они так похожи на каких-то людоедов из мультиков, у них чуть ли не клыки торчат, я очень порадовалась, что он им не достался.
Они просто взяли нашего мальчика, когда ему было 3 -4 месяца и через месяц почему-то вернули. Психологи очень серьезно относятся к таким отказам. Ребенок, от которого отказались дважды, промариновав его в семье значительное время, получает двойную травму.
Где-то на четвертом, пятом дне пришли результаты. Я сказала Саше, что поеду одна, если он не хочет. Он в итоге говорит — хорошо, я тоже поеду. Но я не буду только круто одеваться, я оденусь как лесник, грибник, и не буду выходить из машины, буду там сидеть и ничего не делать. И действительно, оделся как бомжара какой-то, сидел в грязных истоптанных «уггах», всю дорогу мы молчали.
Приехали, я туда пошла, натянув улыбку, с бодростью, с чаянием сердца выслушивать, что мне скажут. Мне естественно сказали, что все хорошо и я возрадовалась — нет гепатита. И хотела уже было Саше пойти сказать про это, но так получилось, что меня задержали оргмоменты, и тут мне говорит бабушка-охранница этого заведения: «А что это, не твоя ли машина под елками стоит? Отвечаю, да моя, наверное. — А не в твоей машине мужик сидит? — А это муж, там машину караулит. — А чего это менты шмонают? — Как это менты шмонают? — Ты иди, иди, а то они что-нибудь еще подбросят!»
Прихожу, а он всю дорогу твердил мне, что это ребенок наркоманки, он не хочет детей наркоманов. И оказывается, его реально шмонали менты. Саша был угрюм, не умыт, одет плохо, и у него есть такая привычка, когда он нервничает убираться в машине. Он берет какую-нибудь бутылку от воды, сматывает туда обрезки сигаретных пачек, весь имеющийся мусор запихивает в горлышко — он так уборку делает. Какие-то менты проезжали мимо, подумали, что он делает «бульбулятор», остановились, стали обыскивать нашу машину. Я вылетаю, говорю, да вы чего, мы тут ребеночка приехали забирать, как вы могли подумать? — А откуда вы узнали, что это «бульбулятор», — говорят мне менты. — А это ведь все знают, но мы этим не занимаемся. — А вот даже мы занимаемся, неужели вы не занимаетесь!". Такие наглые менты, но я им не собиралась ничего давать, и, в конце концов, они отстали.
Такой был смешной момент. Но главная радость была, мы счастливые ехали, я, по крайней мере.
Написали согласие, там, где графа «согласен» или «не согласен», пишешь — «согласен». И все, уже нет отсчета десяти дней, этот период закончен.
Настя: Дальше ты просто едешь в опеку и оформляешь ребенка на себя. И тут нас встретили самые большие сложности. В детском доме все хотели помочь. Мне знающие люди советовали — заручись кучей тортов, цветов, не важно, зима или лето, тащи просто венок как на похороны Сталина, и пускай у них он там стоит. Прям взгромозди на стол, чтоб не могли убрать, и все всучивай, чуть ли не микроволновку новую подари. Я пришла вначале просто с цветами и конфетами, и с тортом. В общем, торт я туда каждый день носила. А мне каждый день не давали по какой-то причине этого ребенка.
В начале меня заставили подписать, что я хочу бесплатную опеку. То есть, я не получаю за эту опеку деньги. Говорю, мне просто нужен ребенок и мне он нужен побыстрей. — Побыстрей не получится, у нас есть две недели, чтобы оформлять ваши документы. — Вы же понимаете, что это Новый год, каникулы, пьяные нянечки, ребенок периодически болеет у них, там сквозняки очень сильные, он маленький, у него недовес. — Мы понимаем, но это бюрократия, а что вы не поедете в свою деревню? Вы должны ехать, как только его получите, регистрировать.
А это с маленьким ребенком 700 километров по холоду, по морозу. Ребенок еще и к нам не привык как следует, нам его еще и отдали с обструктивным бронхитом, который он заработал, пока в ползунках там ползал.
Я очень долго уламывала эту тетку. И я каждый день к ней ходила. Иногда она говорила: «а зачем вы сегодня приперлись? Я же вам сказала, позвонить, или завтра приходить». Хотя я четко помню, что она мне сказала «сегодня».
Я думала, буду жить перед этим кабинетом, и уже почти праздники, все расходятся, и я с очередным тортом унылая сижу, желающая добиться своего.
В итоге она подписала. Она меня пугала, что у ребенка гепатит. Но когда она узнала — я проговорилась, что у него нет гепатита и что мы так счастливы, — она говорит: «Да»?
И она такая была расстроенная, я так понимаю, что хотела она ребенка пропихнуть гораздо дороже, могла бы. В итоге, в ден
